На белой гигантской ляжкеСклон меловой теряется в кустарнике, заболоченном, диком,
Несколько рек встречаются, отталкивая волны прилива,
Кроншнепы перекликаются через реки печальным криком,
Несколько рек сливаются в полноводном горле залива.
По белой гигантской ляжке пологой горы меловой
Среди длинных, тёмных камней –
этих женщин мёртвых, давно бесплодных,
Я ночью бреду под луной, под только что зачавшей луной,
А женщины-камни всё ещё тоскуют о любви и о родах.
Их имена давно дождями с могильных камней смыло,
Но не ветер звучит над заливом – этих женщин молитва:
Молитва о том, чтобы семя живое их освятило:
Ведь дано же рекам сливаться в полноводном горле залива!
Одинокие эти бабы
в ночной вечности изгибаются, словно обняв мужчин, и
В криках кроншнепов слышится их томленье о незачатых
Сыновьях,
и сочувствует им эта низкая ласковая гора, вся в морщинах,
Которая гусинокожей зимой тоже ведь любила когда-то.
Давно заледенели тропы, по которым этим бабам ходилось,
Под солнцем таким палящим, что впору изжарить быка,
Извивались они на телегах, где сено пахучее громоздилось,
Так что клочья его взлетали в низкие облака,
Подоив коров, они так весело на сено валились
В лунном свете с такими же юными как сами они,
И нижние юбки, лунной тенью взлетая, под ветром бились,
И радовались они полнокровно и верили в лучшие дни.
А вы, робкие девушки, что едва за седлом держались,
Обхватив грубоватых мальчишек, – и вы, и все, и все,
Кто зелёные времена тому назад радостно притворялись
Цветочными изгородями в рассветной прозрачной росе –
Все вы, прижмите меня к себе на этой бескрайной
Поляне радостного мира: ведь прах ваш был плотью корней
Всего-то вечность назад! И рядом с корнями отчаянно,
Весело хрюкая, рылось в земле розовое лукавство свиней.
Как светились тела этих женщин, хоть в свинарнике, хоть на сеновале,
Как ляжки парней сверкали!
(Куча соломы, как седьмое небо высока!)
А те бабы, что в сердцевину солнечного куста залезали
С шершавым садовником, грубым, как язычище быка?
Куст ежевики вгонял колючки в их золотые гривы,
Неугасимым летом в лунной роще колыхались, как шёлк, тела,
И окуналась в туманное озеро,
напевавшее что-то камням счастливым
Та, кто невестой полей в придорожном доме цвела,
И слушала, как желанная – и полная желаний – поляна
Обречённо течёт и течёт в наступающие холода,
Как визжат, суетясь на рассвете, меховые зверьки монашьего сана
Под сводами чертополоха, пока белая сова их не унесёт в никуда.
Но бесчинствуют своды леса, продираются рогами олени
Через чащи, за любовью, между факелами лисьих хвостов,
Все звери, все птицы в соединяющей их ночи это – звенья
Бесконечной цепи; и только тупые мордочки кротов
Молчат над холмиками…
А толстушки-девочки, масленые гусыни, –
(Медовые груди полны!) – как запрыгивали в кровати вы,
Под хлопанье крыльев гусиного султана… И вот, ныне –
Где ваша темнота ржаная? И эти, и эти мертвы!
А как по весне плясали их башмачки на поляне,
Даже скирды от зависти неуклюже пускались в пляс,
И светлячки-заколки летали, кружась в тумане,
И вот ничего не осталось, и следа не осталось от вас!
Не прильнут никакие младенцы
к этим сотам в голубых прожилках,
На земле Матушки-Гусыни камни бесплодны и пусты.
Каменные жёны простачков-мужичков! Ведь когда-то жили!
А сегодня кроншнепы требуют, чтобы я целовал эти рты
Исчезнувшие… Вот проезжает воз сена, но те, неугомонные,
Больше на нём не валяются. И маятники их часов
Больше давно не качаются, и чайники их запылённые
Больше никому не нужны. И запертые на засов,
Ржавеют в папоротниках кухни, как ножницы садовые,
Которыми подрезали некогда верхушки
изгородей и кустов,
Которые так непокорно всё время вытарчивали, птицеголовые…
И от голоса менестреля становилась краснее кровь.
Эти женщины…
Да, вы все – из домов урожайных, плодных –
Крепче держите меня, все, кто слышали, как уплывал
Зов колоколов в воскресенье, когда поминают мёртвых,
И дождик на выцветший двор с медных языков стекал,
Научите меня вечнозеленой любви, чтоб не увянуть ей
Даже после того, как осень засыплет могилу листвой,
После того, как имя любимой солнце сотрёт с серых камней
И с креста, заросшего травой… Даже после того…
Ну, а по другим дочерям Евы будут плакать только
Те старинные поклонники, которые их и поныне хотят,
В вырубленном навечно лесу, в котором звучат без толку
На когдатошних улицах, крики голодных лисят.
Этих мертвых, бессмертных женщин только небо любит,
оно в них сочится,
Капая сквозь деревья:
а когда-то ходили их любовники тут.
И дочери тьмы одна за одной, как Феникс, вечная птица,
Горят и встают из пепла, и снова горят и встают.
Перевод: В. Бетаки |
